Истребляющая всю теплоту, противная и враждебная мерзлота прихватила за собой паренька. Он же, засунув руки в пару кармашков и всех возможных на его курточке, спрятался среди своего тёплого, вязаного и очень большого шарфа, иногда поправляя его своей нижней челюстью. Его силуэт фактически образовывал овал с худощавыми ногами.

Топая по заснеженной дорожке своими массивными берцами, создавались резкие звуки хруста костей. Парень ходил довольно-таки уверенным шагом, ни разу не останавливаясь на миг, думал о своём, о сокровенном. О чём-то, о чём никто никогда не задумывался – это была исключительно его мысль, его решение, его вывод, его итог. Наконец, собственное мнение, но оно никогда не было понято. «Мне оно и не надо, я просто был, есть, и буду существовать, сколько бы мне не желали смерти» – порой очень сложно уловить нужный момент, чтобы понять очевидное. Возможно, очевидным это было только для него, а для остальных абсурдом, или того хуже, безумием!

Снег зашуршал, он остановился. Взгляд налево – пусто, направо – тоже самое. Что он хотел разглядеть? Вынырнул из шарфа, округлил свои ярко-голубые глазёнки, иногда щурясь. Ой, снежинка на нос упала. Опять падает снег?

– Да что ж такое-то?! Никак теперь не дойти, и так ничего не видно! – заговорил он охрипшим от долго молчания голосом, после этого демонстративно покашляв. Он вновь оглянулся, рассмотрев все возможности.

Снежинки танцевали медленный вальс, кружась в воздухе и создавая особенную атмосферу. Она была наполнена чувством, довольно хрупким и нежным, некая мелодия будто бы играла, дополняя всю эту картину. Романтика…ну, это если бы рядом с ним был ещё кто-то, кого он уважает и кому доверяет. Может и любит. А может…всё может быть. Но вопрос заключается в другом: ощутил ли он, что хотят ему сказать эти снежинки-танцоры? Чувствует ли он вообще прибытие этих холодов, удивительных узоров на окошках, запах кислых мандаринов в ближайших магазинах, дурацких гололёдов, на которых вечно спотыкаются люди?

А зачем ему это? У него и своих проблем по горло, работа кипит, пора будить людей своим устрашающим шёпотом по телефону. Он оказывается среди толпы, точно посередине, не боясь толкнуть кого-то, всё так же уверенно идёт к своей цели, которую он поставил ещё утром, встав с уютной кроватки. Уютна и приятна она была, потому что везде лежали его выполненные приказы, новые указы, дочитанная книга и, наконец, план на приближающийся новый год. План был огромен, требовал подготовки, которая присутствовала у паренька, который сейчас рассекает ораву людей и заходит в забитый вагон. Мест нет: люди давят друг друга, где-то уже слышны начала конфликтов, откуда-то плачущий ребёнок. Странно, а ведь даже не время школы. «Осторожно, двери закрываются. Следующая станция…» – на фоне стука рельсов этот мужской голос казался таким неуместным и ненужным. Он будто далеко, очень далеко, даже не в вагоне ускоряющегося поезда, где-то явно за его пределами. Настолько, что показалось, что он прикован к одной такой ветхой станции метрополитена, которая вот-вот развалится.

Парень стоял смирно, слегка прислонившись к дверям, рассматривал плакаты, развешенные по всему периметру вагона, подсчитывал периодичность грохота, пока слушал музыку в наушниках. Какая же была музыка? Она такая…спокойная, умиротворённая, не подходит она ему, но подходит его внутреннему миру, такому сбалансированному, такому идеальному. Насколько он идеален? Насколько он особенный для него? Насколько он важен для него?

Взмах смычком и скрипка в вагоне начала распространять свой мелодичный скрип. Ещё один взмах – задрожавший скрип такой неуверенный, такой беспокойный, и музыка уже начала нагнетать. Вдруг опустевший поезд неожиданно замолк, в ожидании продолжения этой неоднозначной игры. Скрипач, стоявший в самом конце вагона рассматривал паренька в шарфе, который стоял на другой стороне. Между ними не было никакого диалога, но казалось, что вот-вот игра прекратится, и скрипач прыгнет ему в объятья, будто тысячу лет его не видел. Песня не прекращалась, мальчишка укутывался в шарф, потому что из неоткуда повеял всё тот же мерзкий и уличный холодок. Скрипка продолжала играть, звук уже резал слух, стучал в ушах, ломал всю идиллию. Было мерзко и противно.

Настолько противно, что парень взялся за шарф и спрятался в нём, повернувшись скрипачу спиной и уходя вглубь вагона. Он понял, что вагон оказался бесконечен, пока шёл и выглядывал из образовавшегося отверстия нового головного убора, покрывающее всё его лицо. Маленькие сугробы охватывали ноги паренька, порой он уже скользил по вагону, пытаясь найти конец. Ему не нужен был выход, ему нужно было расстояние, ему нужна была безопасность, ему нужна была гарантия сохранения жизни. Почему его это волнует только сейчас?

– Заткнись-заткнись-заткнись!! – он вовсе не слышал себя, проговаривал вновь и вновь эти фразы, иногда без разбору ударяясь об стенки вагона.

Он не прекращал существовать, всё то же место, тот же звук. По-настоящему скрипящий и мерзкий, такой отвратительный, а парень просто не мог найти себе места, чтобы это не слышались. Скрипка, она везде. Везде, куда он не обернётся. И снова сугробы мешали его проходу дальше, пути назад не было. «Что это за сон такой странный? А сплю ли я вообще?!» – мысль преследовала его за всё время присутствия в вагоне с скрипачом. Его охватывал мимолётный ужас от того факта, что он не может просто взять и выйти отсюда: двери закрыты, а вагон движется, жизнь сейчас дороже. Тревога, заполнившая его сердце не переставала лезть наружу, но внешняя оболочка была невозмутима. Зачем показывать свои эмоции, если даже их никто не увидит? Это признак слабости. Признак чего-то очень низшего, чего-то омерзительного для него. Зачем ему все эти игры с разумом, если он может быть просто никем для общества, даже в таких ситуациях.

– Подойди, друг мой. Почему ты уходишь от меня? – скрипач жалостно смотрел ему в спину, впадая в печаль, отчаяние и уныние. Это всё отображалось в мелодии.

А можно её было уже назвать мелодией? Это были лишь кое-какие звуки. Очень отвратительные и бесящие. Такое разве вытерпеть можно? «Как же так?! Надо что-то делать! А что, если…». Парень медленно обернулся и взглянул на печального скрипача.

Музыкант был буквально в трёх метрах от него, всё так же игравший на нечто вроде скрипки. Мелодии здесь не существовало, это были даже не звуки. Это было тем, что очень сильно резало слух, и уже совсем скоро разорвёт перепонки. Парень внимательно смотрел, забыв про существование слуха полностью.

Скрипач выглядел очень болезненно: здесь, в вагоне, было очень холодно, потому он периодически шмыгал покрасневшим носом. Он дрожал, руки посиневшие, а глаза слезились. Взгляд мальчишки был таким жалким и сожалеющим о чём-то большем, чем ужасная игра на таком прекрасном и волшебном инструменте. Он просил прощения

– Осторожно, двери закрываются.

«Что за?!» прозвучало недоумение в голове парня.

И ведь действительно, выход совсем скоро закрывался и парнишка чудом выбежал из вагона, оставив ту же толпу людей в вагоне. Что это было? Как понимать? Почему вместо мерзнувшего музыканта вдруг появились остальные люди? Там было множество сугробов снега, открытые окна, куда это всё исчезло? Вопросов становилось больше, чем тех же ответов на них.

Музыка в ушах сменилась на медленный вальс, который всё больше и больше убаюкивал паренька посреди станции метро. Сама станция была такой же аристократичной, столь утончённой и детальной, каждая фреска, казалось, сейчас двинется и продолжит своё давно незаконченное действие. Блеклый свет вовсе не ослеплял, а только больше поглощал людей в свой мир, желая показать всё и вся у себя во владениях. Портило эту всю красоту только одно – люди. Большое количество людей. Огромное количество людей. Можно было спокойно стоять, тебя самого сдвинут в нужную сторону, и за это им потом можно и «спасибо» сказать. Правда есть нехилая такая вероятность, что в ответ просто фыркнут и уйдут по своим делам дальше, что, возможно, даже правильно с их стороны.

«Дорогой дневник, обращаюсь к тебе с новым кошмаром. Мальчик, скрипка, метро, поезд, вагон, открытые окна, холод, снег, нет, много снега, и я один во всей картине всё вновь и вновь ожидаю свой Конец, который в очередной раз присядет напротив того же дряхлого стола с кружкой хорошо заваренного чая. Конец будет вновь и вновь говорить ту же фразу мне, заблудшей в этой мире душе, с просьбой быть аккуратнее в следующий раз. Зачем мне эти шансы, зачем напоминания? Я помню мальчика из прошлой жизни, который так и остался мёрзнуть на тех улицах. Я пожалел его, его инструмент. Он хочет вернуться? Ему здесь делать нечего, мир прогнил, цветы завяли, ужас настиг, но всё так тихо…тихо как тогда, в моём домике на безлюдной улице. Каждый раз это чувство меня охватывало, когда я выходил за газеткой в ящике. Сейчас такого не бывает – информация везде, только надо вбить в поисковик какой-то. Странная штука, как и… люди? Я не замечаю в них человечности, как и раньше. Такое ощущение меня никак и не посещало, я сам к ней стремлюсь, но вновь и вновь безуспешно. Я чувствую лишь разочарование и скуку, негде даже поразвлечься, что очень грустно, знаете ли. Сегодня снег ещё пошёл, перекрыл весь вид на эти жуткие места, вокруг была пустота. Сплошная пустота, ничего не видно, но звуки оставались теми же. Давно такого не было, ха. Ха-ха. Ладно, шутки в сторону, мне просто хотелось выразиться о том, что снова и снова, снова и снова проявляется тёмное нагнетающее прошлое, от которого я избавляюсь чем угодно, лишь бы просто не вспоминать это. Любой шум подводит меня к этой ужасающей мысли, что это не конец моих мучений, я снова и снова перерождаюсь, в разных телах, ощущая всё те же переживания и ту же погибель. Мне тревожно. Будет ли следующий раз, когда я вернусь сюда? Стой, а хочется ли мне этой участи? Даже здесь мысли переплетаются в одну огромную паутину, не желающую распутаться в полноценную последовательность. Но если смотреть с другой стороны, эта паутина образует картину. Картина, от которой нельзя оторвать глаз и хочется смотреть вечно. Я застрял здесь. Нужно ли мне выбираться отсюда? Это всё так манит – что жизнь, что смерть, что перерождение. Мне нужно определиться. Стопроцентно определиться и двигаться вперёд, к новым вершинам, не прошло ведь так много времени, а осталось ещё та-а-ак много, хоть греби лопатой. Пойду работать. Работать? Работать-работать. Встретимся завтра, в этом я точно уверен. Не знаю, почему я так уверен, но таковым я себя чувствую сейчас. Посмотрим, что будет дальше.»

Дневник закрыт, убран в рюкзак, помятый после кошмара в вагоне, который ему предвиделся в очередных галлюцинациях парень уходил в сторону длинных улиц, заполненными широкими и старыми домами, никак не проявляя свои эмоции. Они ему не нужны. Они ему точно не нужны, точно не сейчас, точно не сегодня, точно не завтра, в планах такого нет и хорошо. Для него хорошо, конечно же.

Однажды он уходит прочь, топчась в глубоких сугробах в поисках верного пути неизвестного места назначения. Возможно, ему не стоило туда идти, что-то держало его: то ли очередной снегопад, то ли мороз, охвативший его тело и заставляло изредка дрожать. Возможно ему мешает людность этого места, которая мешает сосредоточиться, сконцентрироваться на одной мысли и приходится каждый раз сталкиваться с каким-то упрямцем, сдерживая свою агрессию. Люди прут и прут, как же они его взбесили. «Им бы найти свой путь, а не идти за кем-то. Хотя чего мне, мне до них никакого дела нет, я иду своей дорогой» – задумался парень, вновь спрятавшись в шарф, застёгивал куртку, отряхивался от снега, и уходил в никуда. Там не было ничего, никого, никогда, и потому туда пойдёт он.

Один, наедине со своими мыслями, в вечной пустоте и тишине…А страшно ли это?